Отвратительно. Мерзко, противно, унизительно. И ещё с десяток таких же эпитетов, чтобы полностью выразить всю степень омерзения Саны от прочтения сыпавшихся на неё сообщений с неизвестного номера. Телефон приходилось держать на беззвучном режиме всё время. И думать тоже приходилось всё время, как будто она и без этого не могла найти, над чем задуматься.

Наверно, нужно было пойти в полицию. Или куда-то ещё. Или, хотя бы, матери рассказать, раз дисциплинарный комитет отметался сразу (а чем он мог помочь?). Но...

Жаловаться матери, как же это было чертовски унизительно. Она бы отвела её в полицию, крепко держа за плечо, и всем своим видом давала бы ей понять, что вина во всём этом лежит исключительно на Сане. Что, если бы не её поведение, этого бы не случилось. Что она неправильная, и из-за этого у их семьи проблемы. Даже думать о такой перспективе развития событий невозможно было.

Но, за неделю или около непрекращающегося телефонного террора Сана была согласна с тем, что в полицию можно было бы сходить. Так, чтобы не знала мать. Как именно это провернуть, она не знала, но судьба, как ей казалось, подбросила ей подарок: родители и младший брат уехали на неделю. То ли навестить родственников, то ли просто проехаться по городам. Конечно же, в их идиллической поездке места для неё не нашлось, ведь у неё же школа.

Вот поэтому Сана могла сделать всё, что хотела, и уведомить родителей постфактум. Возможно, сорвать им поездку и всё равно получить порцию воспитания от матери, но после. После того, как это закончится.

Внешне же не менялось ничего — она всё так же ходила в школу, возвращалась домой, только к тем немногим людям, которые обратили на неё внимание, она присматривалась с осторожностью. Но подозревать Нобуо или того, кто спас её от хулиганья, было как-то глупо и граничило с паранойей.

На второй день отсутствия родителей, так как на первый она была занята, Сана отложила дело с покупкой краски для волос. На третий — визит в полицию. Или хотя бы на вечер второго.

И сейчас, выходя из дома с зонтом, Сана мысленно повторяла про себя текст, с которым придётся обращаться к людям, которые, возможно, её знают.

"Меня зовут Тацута Сана. Меня преследует какой-то маньяк"

Дождь, пошедший так же внезапно, как уехали родители, ничуть не радовал, кроссовки быстро промокли, а на гольфах появились капельки грязи. Даже прохожие норовили исчезнуть поскорее, улицы пустели на глазах.

"Он пишет на мой сотовый номер. Пока это всё. Но он пишет много"

Сана проверила время на часах, остановившись перед какой-то витриной, и снова пошла  вперёд — медленным, неторопливым шагом. До магазина с краской — пять кварталов, идти ещё долго.

"Он говорит, что он знает мой адрес".

Попытка придумать что-то на ходу сыграла с ней злую шутку.

Сана ничего не заметила. Совсем ничего — даже когда все, кого эта погода могла спугнуть, исчезли с улиц, она не догадалась ни оглянуться, ни посмотреть на другую сторону улицы. Потому что, по правде, она не верила, что таинственный преследователь может зайти дальше отправки ей сообщений.

За первые числа марта с ней случилось столь много, что она начала верить в лучшее и утратила осторожность.

А ещё она сбилась с пути — Сана поняла это, когда, задумавшись и свернув не туда, она оказалась в каком-то переулке, который не могла вспомнить. Нужно было повернуть назад, но Сана почему-то пошла дальше, поворачивая больше наугад, чем осознанно, потому что мысли о том, как лучше всё подать полиции, всё отвлекали и отвлекали её. Шум капель, бьющихся о зонт, мешал ей услышать шлепки чужой обуви по лужам.

Тупик.

Как она умудрилась сюда зайти?

Сана развернулась, и только тогда увидела фигуру на приличном расстоянии, но стоящую перед ней так, будто именно она и никто другой являлся её целью. Никого другого здесь всё равно не было.

"Ты такая сладкая, вчера я видел, как ты переодевалась у окна".

Пальцы сжали ручку зонта так, что ногти побелели, и стало больно. Нет. Чушь какая. Он же всего один. И она может просто обойти его по широкой дуге, тогда ничего не будет.

К тому же, если это он, он же просто человек.

Чем больше она твердила себе всё это, тем сложнее ей было сдвинуться с места. А ещё её беспокоило, что она никак не может увидеть его лица.

Сана глубоко вдохнула и шагнула вперёд. Пройти совсем немного, потом постараться обогнуть его — всё с тем же безразличным лицом. Она его не боится, ведь так?

Подумать только, она всё ещё верила в то, что это всё может быть просто случайностью. Что сейчас тёмная фигура посторонится, отодвинется в сторону, из-под капюшона появится чужое лицо (оно просто обязано быть абсолютно не страшным и самым обычным на свете). Что ей скажут что-то в духе "чего уставилась, дай покурить спокойно", потому что, ну, что ещё делать в таком тупике, как не курить? Может быть, даже отпихнут или обзовут как-то, но ничего больше. Ведь не может же быть, чтобы...

Но, когда наступил момент для того, чтобы начать обходить фигуру по широкой дуге, раздался голос, который из-за шума дождя стал ещё более пугающим, чем он был изначально. Возможно, ей так казалось. Возможно. Ну возможно же!

Нет, не возможно. Надежды разрушились так ощутимо, что Сана почти почувствовала, как на плечи ей взваливается непомерный груз. И остановилась, оцепенев, как кролик перед удавом.

Ей бы сейчас отбросить бесполезный зонтик, рвануться вперёд, к выходу из переулка, прочь, прочь, как можно дальше, чтобы вылететь на оживлённую улицу, и, вопреки этикету, закричать, умоляя о помощи. Но Сана не могла, потому что мешали одеревеневшие ноги, даже пальцы на руках отказывались разжиматься. Только смотрела она куда-то в сторону, верная привычке.

Но вот боялась совершенно по-настоящему.

Сана сжала зубы так, что в дёснах что-то заболело, ещё чуть-чуть, казалось, и они растрескаются в мелкое крошево. Вопрос "что делать?" бился в её голове сильнее, чем ухало в груди растревоженное сердце.

Она, кажется, что-то промычала, действительно отбросив (нет, выронив) зонтик, и рванула с места, пытаясь обежать "я-тебя-не-обижу" по дуге, только менее широкой.

Точнее, попыталась.

На беговой дорожке уделывать других легко, на то она и беговая дорожка. Когда ты стоишь обеими ногами в луже грязи, которая скользкая сама по себе, когда ты боишься, и страх заполняет всю тебя — вот тогда совсем нелегко.

Подошва заскользила по грязи, теряя сцепление, Сана пошатнулась, пытаясь удержать равновесие, и острая боль в суставе от неудачного движения наглядно доказала ей, что сегодня она уже никуда не сбежит. Что она и без того недавно потянула ногу, а сейчас растяжение только усугубилось. Что старая травма всплыла в самый неподходящий момент.

Она устояла на ногах, попыталась, морщась от боли, хотя бы дохромать до выхода из тупика, уже не понимая, что так её схватить может даже пятилетний ребёнок. Но это было совсем неважно, потому что Сана уже не осознавала ничего, просто рвалась уйти. Хоть куда-нибудь.

Может быть потом, когда Сана будет вспоминать, уже успокоившись и перебирая события в памяти, она поймёт, почему она впала в такой панический ужас, хотя, казалось бы, могла сбежать. И правда, почему? Хладнокровие бы здесь пригодилось куда больше. Ведь неделю назад она сама пошла на хулиганьё, которых было на два больше, чем здесь, хотя последствия могли бы быть хуже.

Ответ был прост и одновременно сложен.

Кайо дала ей возможность получить силу, но не объяснила, что её можно применять в личных целях. Да и вряд ли бы Сана стала, даже зная, что это возможно, первые же вылазки в иной мир убедили её в собственной опасности и обречённости на одиночество. В итоге ей оставалось то же, что и всегда: терпеть, а вылазки воспринимать как надежду стать лучше и полезней. Кайо, наверно, рассчитывала на другой результат, но вышло как вышло. Сана снова терпела.

Так уж сложилось, что за последние дни она видела и тех, кто пытался заинтересоваться ей. Помочь и протянуть руку. Люди, которых она воспринимала как безликую и безразличную массу, при ближайшем рассмотрении оказались куда лучше. А, когда делишь мир не только на чёрное и белое, запутаться гораздо легче.

Она поверила, что всё будет хорошо, и поплатилась за это.

Её отрезвил только близкий контакт. Её обнимали так, будто они были друзьями, хотя, конечно, она и с друзьями так не обнималась. Или, может быть, прийти в себя ей помог нож, который больно кольнул через одежду? В любом случае, Сана замерла на месте, и, казалось, успокоилась снова. Словно ей опять стало резко всё равно. Запах алкогольного и сигаретного перегара вызывал ещё больше отвращения, чем раньше, но Сана уже закаменела и ушла в себя. Она даже не кричала, не замечая то, что люди всё-таки были. И что она могла попробовать позвать на помощь.

Всё было очень серьёзно. И она совсем ничего с этим сделать не могла. Сана уже проиграла — заранее.

Веди себя хорошо, и ты останешься в живых. А теперь — раздевайся.

Сана встала, как изваяние, как только её перестали подталкивать, чтобы она шла. Запоминала, почему-то, совсем ненужные фрагменты — шум дождя, запах сигарет и алкоголя, ногти на чужих руках, показавшиеся ей обгрызенными, тихие слова и колющую боль в боку, оставшуюся даже после того, как нож перестал давить. Она не раздевалась и не спорила.

Она не делала ничего.

Шум дождя сам собой вышел на передний план, а все остальные звуки долетали как будто издалека. Как если бы от реальности Сану теперь отделяла толща воды или глухая стена. Но это не мешало ей видеть, как шевелились под повязкой губы, произнося слова, как нервно подрагивали чужие пальцы, и как эти же пальцы взметнулись хлёстким ударом, сбивая её с ног. Удар был сильным, пусть ей в нынешнем состоянии хватило бы и хорошего щелчка, и он же ссадил ей губу рядом с уголком рта. Сана повалилась в грязь, даже не пытаясь подставить руки или извернуться так, чтобы не падать боком.

Поэтому она упала боком, перемазавшись в слякоти, больно прикусив щёку, врезавшись в землю плечом и, кажется, ещё и содрала ладонь. Кажется — потому что Сана почти утратила возможность ощущать и анализировать. Потому что сознание сопротивлялось и пыталось уберечь свою хозяйку от полной катастрофы.

Хотя нож она видела до сих пор.

Это не кончится. Нож всё ещё поблёскивает, а пальцы на рукояти шевелятся, как лапки паука. Или чего-то ещё более гадкого, что обычно представляется в темноте, когда насмотришься ужасов и пытаешься уснуть в своей комнате, ловя любые звуки, которые напомнят тебе о реальности. Это действительно не кончится, потому что забыть такое так просто не получится. Если она выживет, на это уйдёт куда больше года.

Ужас будет длиться вечно. Сана, пытающаяся подняться просто потому, что инстинкт самосохранения протестует против лежания в холодной грязи, не спорит с этим, хотя, скорее, потому что не может, а не потому, что не считает нужным. Зато вспоминает, что вечность всё равно сведётся к одному году, если ей сказала правду ту, кого она убила. И сейчас, пожалуй, она согласна на год. Только чтоб это не длилось по-настоящему вечно.

Или же. Сана с трудом садится — прямо в чёртову грязь, потому что грязнее ей уже не стать. Даже волосы с одного бока слиплись в грязно-серый ком, только слегка просвечивающий розовым. Условие такое, что хочется лечь обратно в грязь и уснуть навсегда, а внутренности сворачиваются в непонятный ком.

И ты пойдёшь домой. Честное слово, если это правда, то условие, поставленное перед этим, её почти не волнует. Она всё ещё хочет лечь в грязь и умереть, но разум всё равно пытается ухватиться за эту соломинку. Неважно, что это, скорее всего, ложь.

Нужно же хоть во что-то верить.

Наверно, прошла целая вечность, прежде чем пальцы сами собой потянулись к застёжке на кофте, расстягивая её. А смотрела Сана уже не на нож, а куда-то перед собой, окончательно сдавшись.

Никто не пришёл ей помочь. Совсем никто. И за это Сана была готова проклясть этот мир — зачем тогда год начался так хорошо, пробуждая веру в лучшее?

Когда она скинула кофту в грязь, оставшись в блузке— только сегодня взятой из постиранных вещей, обычно ей не было дела до дурацких блузок — в голову дурацкая мысль. Что было бы лучше думать о том, что она просто переодевается в любимом гараже. Что самое страшное, что с ней может случиться — её застанут друзья. Друг. И что от этого не случится ничего катастрофического.

Возможно, это бы ей помогло, если бы шум дождя всё ещё не стоял в ушах, отвлекая от реальности, но никуда не отпуская из тягучего ужаса, сковавшего всё тело. Семь пуговиц на блузке, которые она сама застёгивала сегодня перед выходом, оказались почти непреодолимой преградой. Потому что пальцы то ли онемели, то ли замёрзли до полного окоченения.

Расстёгнутая блузка повисла на плечах, а Сана бессильно опустила руки. Для неё это был предел послушания — что-то вроде последнего барьера. Надежды на то, что от неё требовалось именно это.

Напрасно она надеялась, что всё закончится на последней, седьмой пуговице, хотя семь расстёгнутых пуговиц почти уравнялись в её сознании с подвигом карпа, перепрыгнувшего несколько озёр. Ничего не закончилось. Кажется, она только больше разозлила сталкера, хотя едва ли пыталась. Странно, но она никогда не пыталась злить никого своим терпением, просто отгораживалась от людей, не думая, как это влияет на них.

Сана просто хотела домой. Просто хотела домой, только домой и никуда больше, чтобы спрятаться под одеялом и не выходить оттуда на ближайшую сотню лет. Наверно, дочь-хиккикомори лучше, чем дочь-гяру. Первую можно задвинуть подальше и сделать вид, что её не существует.

Она правда не собиралась торчать тут вечность. Правда-правда.

Правда так же в том, что язык отказывался ворочаться, чтобы уверить в этом своего мучителя.

Впрочем, она уже была готова смириться с тем, что её убьют прямо здесь, она не попадёт домой и ничего уже не будет — совсем немного, но была готова умереть. Поэтому не дёрнулась, когда нож оказался совсем рядом — ей показалось, что сейчас её глотку перережут, и минутный страх перед смертью сменился радостью от того, что тогда ей больше не придётся это терпеть. Честное слово, она даже была готова об этом попросить.

Но только на секунду.

Вместо этого лезвие болезненным движением скользнуло по её коже, срезая полоски ткани. Нет, это тоже была помощь, потому что Сана вряд ли бы справилась одеревеневшими руками с застёжкой, о которой слагаются анекдоты и городские легенды, но это была не та помощь, на которую Сана рассчитывала. И всё же, без этой помощи дело бы обстояло ещё хуже. Нож даже не разрезал её кожу, хотя, наверно, это заслуга плохой заточки.

Возможно, ей нужно перепрыгнуть ещё несколько озёр, эти семь были только началом.

Возможно, легенда про карпа лжёт.

Сана нервным движением потянула ткань ниже, насколько хватило запаса злосчастной застёжки, чувствуя, как покрываются гусиной кожей грудь и руки, потому что сидеть в таком холоде и влажности совсем не полезно для здоровья (если ей вообще имеет смысл волноваться о здоровье). Ей казалось, что где-то внутри она превратилась в поломанный механизм, который действует, двигается, но пошёл вразброд, выдавая совсем не те результаты, которые от него ждут, и двигаясь в нужном направлении просто по инерции.

Кажется, она покачала головой, отвечая на риторический вопрос о её желании оказаться с порезанной одеждой. Кажется, потому что Сана дёрнулась больше от очередного обещания пойти домой, и потянула остатки бюстгалтера так, что они сползли куда-то под рёбра. Отвращение к самой себе, пожалуй, было сильнее всех прочих чувств теперь.

Дрожащими от смеси холода и страха пальцами Сана ощупала резинку, вложенную в её ладонь и больше вспомнила, чем увидела, что это её вещь, что она потеряла её недавно, что...

Дальнейшие "что" относились лишь к подтверждению того, что за ней и правда следили. На них она уже не зацикливалась, приняв, как очевидную истину, и, вместо этого, почти автоматически завязала волосы привычным движением. Хвост получился растрёпанным, мокрым и куцым, часть прядей так и прилипала к шее и плечам, но, по крайней мере, она попыталась.

Большего от неё можно было не ждать.

Пасмурный день понедельника. Начало рабочей недели, отвратная погода, дерьмовое настроение, крупная ссора с матерью и еще с десяток мелких проблем. Неделя не задалась с самого начала. Утро сменилось днем, а день – вечером. Кисараги возвращался с подработки, лениво прикрываясь небольшим зонтом от капель дождя. Ветровка и школьные брюки уже слегка намокли, но ничего серьезного в этом не было.

«Ну хоть в кафе мозги мне не полоскали, спасибо и на этом...» Нибори вздохнул, двигаясь дальше по серым улицам небольшого городка. К себе домой, где он сможет вскоре засесть за приставку или залипнуть в блокнот Агаты, раздумывая над способностями Персоны. Неплохой способ сбросить напряжение и пошевелить извилинами. Других вариантов все равно не оставалось, верно? С друзьями у него был большой напряг.

Задумавшись над вечерним досугом, юноша случайно столкнулся с проходящим мимо прохожим. Несильно, всего лишь краем плеча. Мужчина извинился за невнимательность, Кисараги не остался в стороне и также попросил прощения за свою оплошность. Действительно, не стояло так сильно углубляться в себя посередине улицы, пусть здесь почти никто и не ходил. Отбросив лишние мысли в сторону, он уверенным шагом продолжил идти вперед, время от времени поворачивая в небольшие проулки чтобы срезать путь до дома.

Так продолжалось до тех пор, пока его не привлекла небольшая вспышка света в одном из тупиков, который он хотел было пройти. Из праздного любопытства, Кисараги решил туда заглянуть. Еще бы, интересно было глянуть на человека или людей, которые решили фотографироваться в такую пасмурную и дождливую погоду. Какого же было его удивление, когда он увидел парня, одетого в ветровку с капюшоном и маской, сжимающего в руках старенькую фотокамеру, а перед ним... Стояла голая девушка. Полностью раздетая. Обнаженная, застывшая словно истукан, но при этом слегка дрожащая – не то от страха, не то от холода. Розовый цвет волос. Знакомый. Он его уже видел. Как и видел лицо девушки. Сана. Ее одежда лежала на полу, грязная и уже слегка намокшая.

Несколько отчетливых ударов сердца. Глаза блондина налились кровью в мгновение ока, зубы заскрежетали. Он не знал, что тут случилось или что произошло, но он отчетливо видел в своих глазах беспомощную девушку и насильника. Возможно, это было лишь его воображение. Но ему было плевать. В вспышке ярости Нибори резко засунул руку в поясную сумку, схватил первый попавшийся твердый учебник и со всей дури запустил тот в подозрительного парня в маске, целясь в голову... Но в итоге удар пришелся уголком в район плеча, выводя плохого парня из равновесия.

– Убрал от нее свои блядские руки! – Взревел "паладин", рванув в сторону неизвестного с одной единственной целью – избить его до такой кровавой каши, что его уже никто и никогда не опознает. Расстояние было небольшим, но у последнего были еще шансы уйти… Однако Кисараги не мог этого позволить.

Отредактировано Kisaragi Nibori (2018-03-22 19:41:03)