Сана ещё раз проводила взглядом улетевшую коробку с бенто, как будто не понимая, почему ей вздумалось совершить такой умопомрачительный кульбит. У этого полёта, разумеется, были причины, ведь просто так коробочки не слетают с парт, как были причины у того, что помещение класса подозрительно опустело на время обеда. Хотелось бы думать, что это всё — хреново совпадение, но что-то ей подсказывало, что всё не так.

«Что-то» заключалось в Момоке и Аму, которым опять неймётся. Момока и Аму — две подружки навеки, хотя им нет равных в умении ненавидеть всех окружающих. Обычно они объединяются против кого-то, за счёт того их тандем и держится. Самовлюблённые невыносимые дряни, и быть такими — их личный выбор.

Как и её выбор — не вставая со стула залезть под парту и сгрести развалившийся обед обратно в коробочку.

Конечно, Тацута не собиралась это есть, но пачкать полы в аудитории, всё-таки, последнее дело. За время «общения» с закадычными подружками (или тут нужно сказать «взаимодействия»?), Тацута знала, что они специализируются на мелких пакостях, им нужно было просто дать закончить, и они уйдут. Им нравится смотреть, как она собирает голыми руками липкий рис и пачкается в соусе? С неё не то что бы не убудет, просто, если экзекуция закончится быстро, она успеет съесть запрятанную в сумке булку и сбегать к автомату с кофе. 

Смешки над головой заставили её сжать зубы так, что дёсны заболели, и поставить пострадавшую коробочку обратно на парту. Подружки уже перестали ошиваться рядом с её партой, но всё ещё наблюдали, что вызывало подозрение в том, что так просто она не отделается.

А жаль.

Но, если что-то не делается само, нужно брать ситуацию в свои руки.

Сана уперлась руками в парту, оставив на ней пару отпавших от ладоней рисовых зёрен, поднялась на ноги и подхватила коробку с порушенным обедом.

— Руки пойду помыть. — вроде как бы и никому, а вроде — вызывает их на разговор. — Никто же не против?

То, что они против, она спиной чувствовала. Но вот разговаривать с ней — это то, до чего они не опустятся, по крайне мере пока. Интересно было даже, преградят ей дорогу, или нет? Предположение сработало наполовину: навстречу ей шагнула только Аму, но, когда Сана обошла её, вильнув бедром, ловить за руку не стала. Так что, если бы она поспорила сама с собой, получилась бы дружеская ничья.

Дружеская, ха-ха-ха.

Подружки обогнали её ещё на пути к двери, торопливо покидая аудиторию так, будто представление лично для них закончилось. Или решили подкараулить её у умывальника, что вероятнее. Они такие дуры, эти Момока и Аму: она-то здесь, могли бы оттягиваться дальше.

Вот теперь-то она не спешила мыть руки, просто прислонилась к стене рядом с дверью, держа в руках бесполезный бенто. Клейкий рис подсыхал на руках, стягивая кожу. Нужно было составить план, например, «как пережить обеденный перерыв», или «план по составлению сбалансированной диеты, не включающий обед», наконец, не мешало бы помыть руки, так что Сана занималась сразу тремя делами одновременно: решала, куда вышвырнуть остатки обеда, есть ли сегодня вообще хоть что-то на обед, и переводила дух. Если слишком загоняться, плохо от этого будет только тебе, но она же этого не хотела?

Итак.

Насколько она могла догадаться, её будут ждать именно у умывальника, если будут ждать вообще. Потому что Момока и Аму (в голове Саны они всегда были "Момока и Аму", как два нераздельных сиамских близнеца, только эти близнецы срослись мозгом в далёком прошлом, и потому жили каждая с одним полушарием) не придумают ничего сложнее, чем попытаться сопроводить её умывание собственными попытками в остроумность, или просто прогнать её от крана. Потому что по их мнению у неё не было иного выбора, кроме как пойти умываться.

Сана же, имея припасённую заранее пачку влажных салфеток, с их мнением, вот удивительно, соглашаться не спешила. И, выйдя из класса наконец, пошла совсем в другую сторону, зная, что они ушли достаточно далеко, чтобы не увидеть, как жертва избегает их ловушки. В конце концов, руки можно просто хорошенько протереть, отложив мытьё до более удобного перерыва.

Другая (или другой на её месте) постарался бы ускорить шаг, а то и вовсе побежать, но Сана, эта злосчастная Тацута Сана, само существование которой в этой переполненной разнообразными личностями школе явно снимало с парочки таких же странных личностей гнёт общественной неприязни, потому что Сана была удобнее и привычнее; так вот, Тацута Сана предпочитала сохранять самоуважение и ни от кого не бегать. Только уходить твёрдой походкой, держа спину прямо.

Удивительно, что у неё, имевшей с недавних пор один маленький секрет, не появилось желания разобраться с обидчиками посредством этого самого секрета. Не сказать, чтоб это было сложно, особенно с учётом того, что маленький секрет и без злого умысла был достаточно опасен, но, как уже говорилось, Тацута Сана пыталась сохранить самоуважение. И, пожалуй, не доставлять матери ещё больших неприятностей, чем она уже доставила.

Сана, неторопливо дойдя до места, где коридор поворачивал, задержалась на секунду, словно собиралась обернуться, но не обернулась, а завернула за угол.

В то же время, как раз в ту секунду, когда она задержалась на повороте, Тацута Сана нащупала языком на прикушенной губе (разумеется, для стороннего наблюдателя это было едва ли заметно) едва ощутимый рубчик от старой раны.

А говорили, что может остаться шрам.

Не осталось ничего кроме маленького бугорка, который и языком-то, зная, где искать, не сразу нащупаешь. Другой такой же бугорок был на самом краешке нижней губы, лишь слегка, совсем чуть-чуть нарушая её форму.

Вот поэтому-то Тацута Сана и была более привлекательным объектом для травли: потому что большинство знало, что проблема не в розовых волосах кроется. Другие, кем бы они ни были, хоть хафу, хоть негром преклонных годов, не устраивали столь безобразных драк и не пытались убить одноклассницу.

Стоило радоваться, что само её существование оттягивало на себя внимание с большинства приезжих.

Итак, вместо умывания, Тацута Сана направлялась на крышу. Точнее — в закуток перед выходом на неё, потому что по пути можно было найти мусорное ведро и без зазрения совести вывалить туда то, что уже не будет едой. Что будет с Момокой и Аму, когда они поймут, что ловушка не удалась — что ж, это представление и наблюдение за ним она оставляла на других.

Содержимое коробки Сана вывалила в первое попавшееся ведро для отходов, подвернувшееся ей на пути (впрочем, она не была так уверена в том, что это было действительно ведро для отходов, но, в связи с тем, что некому было застукать её за этим, не всё ли равно?), так что в закутке перед выходом на крышу, представлявшем собой сквозную комнату с двумя дверьми, в углу которой были аккуратно сложены малопонятные и никому уже не нужные вещи, включая остатки имущества некоторых почивших клубов.

Вообще, заваливать это помещение вещами вроде как запрещено. Но это маленькое нарушение позволяло Сане устроить здесь нечто вроде собственной сокровищницы и всегда найти в небольшой куче что-то, пригодное для обеспечение комфортного обеда. То, что она обжила конкретно это место, никто не знал, просто за ненужностью и неудобством помещения.

Итак, Тацута Сана, благополучно избавившаяся от остатков бенто и спрятавшая заляпанную коробочку среди хлама, сидела на подстеленном под задницу старым плакате, с которого улыбалась выцветшая и полинявшая девушка в школьной форме, в какой-то богом забытой прихожей перед крышей. Сидела она, надо сказать, совершенно беззаботно: откинувшись назад и уперевшись спиной в стену, заведя руки за голову и грызя очередной леденец вместо обеда, потому что было лень идти даже за булочками или кофе в банке. И в столовую тоже.

Статус отверженной научил её, прежде всего, не привыкать ни к чему, что может ей понравиться в школе, и альбом с рисунками был тому первым примером. Короче говоря, Сана совершенно не боялась того, что очередное её убежище будет раскрыто, что позволит обидчикам попытаться подкараулить её здесь. Случись такое, Сана не только бы не испугалась внезапным гостям, но и с лёгкостью рассталась бы  с очередным укромным уголком, чтобы назавтра найти другой, внутренне посмеиваясь над попытками задеть её именно в этом.

Так что, когда в дверь постучали, Сана уставилась на дверь с некоторым подобием удивления. Вот этого она не ожидала точно.

Впрочем, когда дверь открылась, вопросы отпали начисто.

На лицо Саны наползло выражение пренебрежительного безразличия так быстро, что и следа от прежнего удивления не осталось. Сидела она так, будто отдыхала и вообще могла бы прилечь прямо здесь, никто же не против?

Дисциплинарный комитет. Люди, которые очень любили объяснять ей, что ей бы пора смириться и согласиться со всем, что ей говорят. Сана, попытавшись однажды представить, какой в таком случае станет её жизнь, ушла в глухое несогласие и оставалась глуха к любым доводам.

Отстриги волосы, перестань краситься, веди себя нормально, Тацута Сана, ты сама их провоцируешь. В ответ на это Сане всегда хотелось спросить, кем же она станет в таком случае и послушать доводы, но, выбрав однажды тактику игнорирования, она придерживалась её в строгости. И, чёрт побери, будто в волосах дело.

В отличии от Ториямы Тайги, учившейся в параллельном классе, у Саны не было ни сил, ни боевого духа, ни желания опускаться на самое дно, откуда дорога дальше сводится только к исключению, точнее, именно к нежеланию всё и сводилось, ведь, как ни крути, ей ли не знать, что драки ей не помогут. В отличии от задиристых хафу, которых развелось больше некуда, не было гонора, который мог бы ей помочь. Не было у неё и желания поставить всё на карту, чтобы либо победить, либо проиграть и с треском вылететь вон. Даже умения быть милой, за которое ей простили бы если не всё, то хотя бы часть, и окрестили просто гяру, странной, но безобидной, ей недоставало.

Добро пожаловать, дисциплинарный комитет.

— Всё в порядке. — протянула Тацута, загнав языком расколотый напополам леденец за щёку, из-за чего показалось, что под ней начал вырастать небольшой флюс. — На крыше сегодня холодно, не ходи туда, дисциплина-сан.

Как будто он действительно собирается на крышу. На это не стоит и надеяться.

Сидеть на полу было прохладно, даже с учётом плаката, край которого — с половиной улыбающейся головы — торчал из-под её зада. Но Сана бы предпочла простуду бессмысленному стоянию перед тем, кто выше неё. Это не располагает к равной беседе, и ей всё время придётся смотреть снизу вверх.

А сидя можно разглядывать его ноги в безукоризненной обуви. Обувь Саны таким похвастаться не могла, кроссовки (в очередной раз надетые вместо сменки) запылились и потёрлись. Разговаривать с обувью куда как веселее.

Ооцука Нобуо вызывал у неё желание задать в лоб вопрос в духе "ну и чего ты ходишь за мной постоянно?". Возможно, она бы даже задала этот вопрос, не противоречь это её позиции непреклонного игнорирования, или не опасайся она неприятностей со стороны дисциплинарного комитета. Последний почти сдался. Или забил. Или просто перевалил всё на плечи Нобуо, Сана не знала и не желала знать. Она даже понимала, почему они не могут просто взять и отстать от неё, даже если уже не хотят связываться: это было их работой. Поэтому, пожалуй, они были наименьшим злом из возможных.

Серьёзно, они почти что желали ей добра и хотели, как лучше. На свой лад, конечно. Но это стоило того, чтобы хотя бы не выводить их сверх меры.

Сана не была плохой девочкой. Она просто упрямо действовала по изначальному плану, потому что иных вариантов видеть не хотела. И ей было даже хорошо, и неприятностей она явно доставляла поменьше иных, в этой-то школе с выставкой девиантов всех мастей. Но, именно потому, что она была самой удобной, этим удобством и пользовались те, кому требовалось самоутвердиться за чужой счёт. Это было крайне просто, и работало на все сто. Другие девиации могли и в лицо дать. Сана не могла.

Точнее, могла, но не стала бы.

— Правда? — безразличный тон не просто вьелся в её манеру речи, он стал её неотъемлемой частью, буквально привычкой или чем-то в таком духе. Как люди тренируют голос или там мышцы, Сана натренировалась в безразличии. Но мышцы она тоже немножко тренировала. Ей даже не нужно было стараться, чтобы говорить с максимальной безучастностью, это получалось само. — Это хороший рекорд, дисциплина-сан?

По имени она принципиально не называла почти никого, если вообще к кому-то обращалась. Придумывала какое-то прозвище и держалась его: разумеется, с теми, кто хотел (ну, хотя бы пытался!) или был вынужден с ней общаться. И только с ними. Как уже говорилось, прочих она игнорировала. У тех, кого не игнорировала целиком, игнорировала имена.

И да, она всё ещё смотрела на чужую обувь, угадывая, как, в свою очередь, хозяин этой обуви смотрел на неё. Если бы дело затянулось, Сана была бы не прочь развлечься своеобразным образом: начать говорить непосредственно с обувью, поддевая её хозяина.

Дело же, как оказалось, затянулось, но вот с реализацией плана "разговор с обувью" теперь было сложнее. Потому что дисциплина-сан сел прямо на пол, своими безукоризненными форменными штанами — и на совершенно не безукоризненный пол. Сана подавилась слюной, потому что леденец она всё ещё держала за щекой, и с трудом смогла скрыть удивление. Мир, похоже, сегодня решил сделать совершенно иной оборот.

Всё же она сразу же взяла себя в руки, продолжая вольготно сидеть на полу под всеми сквознями, разве что теперь глаза у неё были прищурены и полны глубокой мысли. Какой именно — это, как обычно, не поймёшь. Сана вообще либо думала, либо смотрела в пространство — это внешне, по крайней мере.

— Простудишься, дисциплина-сан. — не открывая глаз и даже не поворачиваясь к куче хлама, Сана на ощупь вытащила оттуда ещё какой-то плакат, кажется, что-то из кружкового творчества, и, сложив его пополам, бросила в сторону Нобуо, чтобы снова заложить руки за голову и погрузиться, как казалось, в свои мысли.

Ах да, он задал вопрос.

Можно было бы сделать вид, что она и так ответила, раз отреагировала хоть как-то, и игнорировать всё дальнейшее. Но вопрос был поставлен интересно.

— Считаю по принципу "один-два-много", — Сана перекатила языком леденец к соседней щеке. — Получилось "много".

Сана не ответила что-то в духе "вас пропустишь", потому что это было бы грубостью. Грубить дисциплинарному комитету не входило в её планы. И разговаривать слишком много тоже в её планы не входило. Она промолчала даже на то, что выслушивать всё это (и терпеть всё прочее) осталось тоже недолго, отстранённо смотря в сторону двери на крышу, от которой тянуло сквозняком. Март был холодным, хорошо бы на следующей неделе стало теплее — тогда сидеть здесь можно будет дольше. Сана промолчала, потому что и Ооцука не потрудился ответить на некоторые её вопросы, так что, пожалуй, у неё было на это право.

Хотя обычно её вопрос права не волновал.

Обычно она сидела тут недолго, пока не замерзала или ноги не затекали. Сейчас — сидела из чистого упрямства. Если Сана поднялась бы и вышла, дисциплина-сан, скорее всего, пошёл бы за ней. Или воспринял это в штыки, и относительно миролюбивого разговора у них точно никогда бы не вышло, не то что бы Сане хотелось вообще развивать тему дальше, но... К чему наживать себе ещё больше врагов, чем у неё есть?

Из всего дисциплинарного комитета Ооцука был самым... безвредным, что ли? Упрямым, несомненно, но безвредным. Насколько ей, Сане, казалось.  Его присутствие можно было стерпеть, если бы только он не был так невероятно упрям. Говорил он всегда одно и то же, как слегка заклинивший механизм, и если в первый раз это заставляло взгрустнуть, то потом стало веселее. Слушать его стало легче. Он сюрпризов не преподносил.

Хотя то, что он впервые сел и попытался быть с ней на одном уровне, а не пытался разносить её поведение свысока, само по себе было сюрпризом.

Сана проглотила почти растаявший леденец и шмыгнула носом — лёгкий насморк она успела подхватить ещё тогда, когда носилась вечером по стадиону, как ополоумевшая. Сквозняк от двери был не виноват, но можно было воспользоваться поводом и уйти, тем более, что такие зануды едва ли принесут больше одного сюрприза в десятилетку.

Однако, он преподнёс.

Дело было даже не в том, что он спрашивал, а в том, как именно он это спрашивал. Ооцука не просто опустился с ней на один уровень в плане положения в пространстве, он и заговорил-то так, будто они были на равных, а не выступали в роли зануды и отчитываемого.

Сана так удивилась, что, право слово, потеряла дар речи, и сидела, смотря на дверь, будто ничего не слышало. Да, это для неё обычное дело, но в этот раз она молчала до неприятного долго, прежде чем медленно повернуть голову — казалось, что она даже поворачивается со скрипом, и ещё раз удостовериться, что перед ней сидит именно зануда из дисциплинарного комитета.

— А для тебя, дисциплина-сан? — в лоб спросила Сана, подразумевая, разумеется, непроходимое занудство и упрямство. Что он находит в том, чтоб пытаться перевоспитать, например, её, а не снисходительно отмахнуться, как отмахнулись все, включая мать?

Отредактировано Tatsuta Sana (2018-03-01 21:43:16)

Сана заметила, как дисциплина-сан дёрнулся, стоило ей шмыгнуть носом. Истолковала только совсем не в кассу: приняла за последствия посиделок на холодном полу. У неё-то журнал потолще, хотя, с другой стороны, на нём брюки, а не юбка. И на дверь он смотрел так, будто эта дверь его раздражала своей ненадёжностью и разболтанностью за многие годы вылазок учеников всех мастей на крышу: от невинных обедов до попыток признаний в любви. Даже ходила одно время такая примета, признайся в определённом месте на крыше, и взаимная любовь будет с тобой на протяжении года (если подумать, крайний срок для школьных пар).

Примету, кстати, постарался извести всё тот же дисциплинарный комитет, потому что толпы школьников на крыше не входили в его планы. А вот дверь, разболтавшуюся за время постоянных полулегальных вылазок, чинить не стали. Да и кому она нужна, эта дверь на крышу?

Но, видимо, не она одна сегодня страдала катастрофическим непониманием окружающих, не зная об этом. Потому что Ооцука поправил очки так серьёзно, что захотелось засмеяться, и начал отвечать на вопрос за неё, заставляя Сану сдерживать улыбку так серьёзно, как она вообще могла. Она и сдерживала, только смотрела теперь не на дверь, а прямо в чужое лицо, чуть исподлобья, но не враждебно. Только уголок рта чуть приподнялся, когда не смеяться стало совсем невыносимо.

Не смеяться труднее, чем не реагировать на чужую враждебность. Особенно потому, что было у неё место, где смеяться во весь голос она как раз-таки могла.

Когда Ооцука завершил свою тираду, свильнув на безнадёжную тропку "ну ты же сама понимаешь, что это провоцирует", Сана была уже почти готова презрительно отвернуться и замолчать, лишив разговор любого продолжения. Да, провоцирует. Да, она сама виновата. Она это ещё и знает лучше всех прочих, попробуйте-ка с ней поспорить. Просто дело не в волосах даже, а в том, что она сама собственноручно сделала из себя отщепенца.

Она бы и рада меняться, но не знает, не приведёт ли это к ещё большей катастрофе. Она бы, может, попробовала — если бы не боялась, что выбор всё ухудшит. И не бунтарство это было, а плевок в лицо матери, как если бы она прямым текстом сказала "я тебя больше не люблю, за то, что ты сделала, так что и ты меня не люби". А общество подвернулось случайно.

Наконец, ей просто нравились розовые волосы, которые, казалось, даже пахли как-то по-другому. И рожки, смешные рожки, которыми она могла подойти и боднуть Тацуо, которому было всё равно, что там у неё в школе, и это было ничуть не обидно.

Так кем же она станет, если лишится всего этого?

Сана снова замолчала надолго, словно снова решила уйти в глухую оборону с игнорированием любых внешних факторов. Помешали замёрзшие ноги, заставив поёрзать, и, в итоге, встать на четвереньки, то ли собираясь сесть по-другому, как сидят хорошие девочки на официальных приёмах, то ли просто встать и уйти.

Вместо этого Сана, поморщившись от контакта коленок с холодным полом, подползла поближе к Ооцуке и уставилась прямо на него глазами, полными мрачного подозрения.

— Это был двадцатый "много". — сообщила Сана. — И ничего нового. Дисциплина-сан всегда говорит одно и то же, а я просто хотела узнать, почему ему нравится читать людям нотации. Но ведь это то же, что и у меня, да, дисциплина-сан? Ты просто не знаешь, кем без этого станешь?

Надо было быть совсем слепой, чтоб не заметить, как самообладание, казалось бы, непрошибаемого дисциплины-сан, рушится, грозя погрести его под обломками. Сана такой не была, а потому отметила всё: неловкую попытку оттянуть что-то невидимое, как будто она его уже принялась душить, как слегка изменились в оттенке щёки, и, наконец, она была почти уверена, что слышит грохот чужого сердца даже отсюда.

Так вот оно что. Продемонстрировать власть? На ней?

Поэтому Сана сделала ещё кое-что, чего не делала обычно ни при каких обстоятельствах в школе. Она улыбнулась так, что глаза сами собой закрылись, а улыбка продемонстрировала старательно начищаемые каждый день зубы во всей красе стоматологической карты, хоть слепок делай. Как будто она была одновременно довольна и замышляла что-то гадкое.

На самом деле, замышляла она куда меньше, чем казалось. 

— Manic Panic. Госпожа Рина привозит мне из города на заказ. — вряд ли Ооцука знал госпожу Рину, которая оставалась гяру даже в двадцать семь лет. Но это было неважно, потому что едва ли Ооцуки соберётся красить голову даже в лёгкий каштановый. Скорее мир рухнет. Сана, открывшая было глаза, после щелчка по носу снова прищурилась, открыла один глаз, протянула руку, сводя на нет все попытки Ооцуки увеличить расстояние, и подёргала дисциплину-сан за чёлку, словно интересуясь текстурой волос. — Но вам больше пойдёт лиловый той же фирмы, дисциплина-сан. Рина-сан может даже вас покрасить за отдельную плату. Атараши Мируку красится только у неё, если мне не доверяете.

Глупая случайность, значит? Он хочет их от таких случайностей уберечь?

Сана отодвинулась назад, снова отвернулась в сторону двери, чуть присев, но всё ещё опираясь ладонями в пол, и, казалось, на этом черта была подведена. Потому что, пока она сама не захочет кому-то рассказать, разговаривать бесполезно. Как и бороться. Всего год остался, какой в этом смысл?

Можно было бы уже сбегать первой, если бы не...

Дисциплина-сан зашевелился, Сана дёрнулась, повернув к нему голову каким-то кошачьим движением и наклонила её набок, снова уставившись на ботинки. Слушать ей эта клоунада, впрочем, не мешала. Итак, остаться после уроков?

Сана каким-то образом поднялась одновременно лениво и нарочито медленно, но всё же быстрее, чем Ооцуки, схватила его за пояс одной рукой, второй же подхватила его ладонь и, словно собираясь вальсировать, легонько пнула его по лодыжке, надеясь слегка нарушить равновесие неуёмного зубрилки с комплексами.

А ведь она действительно лёгкой атлетикой не на отвали занималась.

— Не получится. — сообщила Сана, на всякий случай удвоив хватку — уронить зануду не входило в её планы. — Сегодня я занята в кружке лёгкой атлетики. Та-цу-о-кун будет недоволен, если я не приду. Мне ведь бегать в школьной команде на ближайшем спортивном мероприятии. Дисциплина-сан может поговорить с Тацуо-куном, конечно. Но пока я занята.

Сана с тем же заметным усилием постаралась выровнять положение члена дисциплинарного комитета, отошла к двери и замерла, готовая выскочить в любой момент, убегая от ругательств и обещаний смертной кары за такую наглость. Но не убегала лишь потому, что желала насладиться моментом подольше.

Если подумать, она продемонстрировала главное: она терпела лишь до тех пор, пока это входило в её планы.
[AVA]http://sg.uploads.ru/t/z1yUn.png[/AVA]

Отредактировано Tatsuta Sana (2018-03-05 22:05:28)